Wednesday, September 16, 2015

Friday, July 10, 2015

Monday, June 1, 2015

Animator Leonid Schwarzman: Как я нарисовал Чебурашку

Мультипликатор Леонид Шварцман — о больших ушах и роли Ленина в «38 попугаях»

Фото: Сергей Мелихов / МОСЛЕНТА
Леонид Аронович Шварцман полвека проработал на «Союзмультфильме» и приложил руку к созданию, кажется, половины лучших советских мультфильмов: от «Снежной королевы» и «Золотой антилопы» до«Крокодила Гены» и «Котенка по имени Гав». МОСЛЕНТЕ он рассказал о своей жизни на войне и в «Союзмультфильме», объяснил, как у Чебурашки появились большие уши, почему главный персонаж «38 попугаев»напоминает Ленина, и показал, как выглядит новый герой Черри, разработанный им по заказу японцев.

Война

В первые дни войны я не погиб благодаря случаю. Человек верующий наверняка в таком стечении обстоятельств увидел бы божественное вмешательство. Но я атеист, агностик, называйте как угодно, и думаю, что это простое совпадение.

Летом 1941 года мне исполнялся 21 год, тогда это как раз был призывной возраст. Я учился в Ленинграде, в школе при Академии художеств имени Репина. В мае получил повестку. Прихожу на призывной пункт, огромная комната военкомата, полным-полно народу, всех вызывают, а меня нет. Подхожу к окошку, говорю: «Шварцмана почему не вызываете?» А мне молодой человек в штатском отвечает: «Не шуми, браток. Только между нами: похоже, мы потеряли твое дело. Когда найдем, тебя вызовут новой повесткой». Благодаря этой канцелярской ошибке я жив до сих пор. Если бы меня тогда призвали, в первые же недели войны меня бы не стало. Все близкие друзья моего возраста тогда погибли.

22 июня радиосообщение о начале войны, выступление Молотова, прозвучали совершенно неожиданно. Все знали, что с Германией у нас договор о ненападении, и тут такой удар в спину. Стало ясно, что будет плохо, но я тогда и представить не мог, что ожидало мою семью.

Ленинград быстро попал в окружение. В городе оставались моя мать и сестра с мужем и маленьким ребенком. Я понял, что надо помогать семье с едой, пошел учеником токаря на Кировский завод, бывший Путиловский. Сразу стал получать больше хлеба, это было тогда главное.
Меня часто направляли от завода на работы за город — рыть противотанковые рвы. В начале сентября мы копали в районе Стрельны, темнело рано, и вдруг видим в лучах заката удивительно красивое свечение над Ленинградом. Вскоре выяснилось, что это немцы разбомбили Бадаевские продовольственные склады. С этого момента начался голод: сразу урезали норму по карточкам. Рабочие получали 500 граммов хлеба, служащие — 300. Потом и того меньше. Вначале умер мой четырехлетний племянник Алик: заразился в бомбоубежище менингитом и буквально за несколько дней сгорел. Потом умер муж сестры.

В ноябре Кировский завод эвакуировали в Челябинск и меня вместе с ним. Там я уже работал токарем, обтачивал катки для тяжелых танков ИС — «Иосиф Сталин». Из письма брата я узнал, что умерла от голода мама. А я тогда работал по 14-16 часов в холодном цехе, где металл буквально примерзал к рукам. Голодный, естественно. Не знаю, надолго ли меня хватило бы. Но весной в администрации завода выяснили, что я художник, и мне поручили вести работу по наглядной агитации: делать плакаты, лозунги, портреты вождей. Например, к годовщине убийства Кирова, к 1 декабря, я изготовил огромный его портрет, пять метров на три, его повесили над проходной. Этот перевод на работу художника меня, по сути, спас: пайки какие-то стали выдавать, прикрепили к другой столовой.

В 1945-м, весной, когда стало ясно, что войне скоро конец, я написал в Ленинградскую академию художеств, но ответа не получил. Еще отправил письмо во ВГИК, у них тогда только вернулся из эвакуации художественный факультет. Вот война окончилась: победа! И я получаю письмо из Москвы: «Приезжайте к нам сдавать приемные экзамены». С завода уйти было очень сложно, но мне повезло. Заместитель парторга, курировавшая мою работу, подписала мое заявление. Я получил в отделе кадров паспорт и поехал в Москву, поступать.

Позже мне довелось побывать в Минске, где прошло мое детство. Район, в котором я жил, — Раковская улица, Немига, — при фашистах был превращен в гетто. Погибли все родственники, остававшиеся в городе, все друзья детства. Я никого не смог найти.

«Союзмультфильм»

Экзамены во ВГИК я сдал и стал студентом первого курса. Жил за городом, в общежитии в Мамонтовке: на электричке зайцем до платформы «Северянин», там впихивался на автобус до ВДНХ — и на занятия, во ВГИК. И все это бегом-бегом, все с увиливанием от контролеров, денег-то не было.

На третьем курсе Сазонову, который у нас преподавал, понравилась моя разработка персонажа Буратино, и он взял меня к себе на картину ассистентом. Так я в 1948 году стал штатным сотрудником «Союзмультфильма», где проработал 54 года.

В «Снежной королеве» Шварцман делал городскую часть декораций и раскадровку персонажей.

Начав работать, перебрался в Москву. Снимал даже не комнаты, а углы: в районе переулков недалеко от Сретенки, на улице Кирова, теперь это Мясницкая. Так я жил до 1951 года, когда женился на любимой своей Татьяне и переехал к ней в коммуналку на углу улицы Герцена и Садового кольца, в двухэтажный дом, сохранившийся с наполеоновских времен. Там мы прожили одиннадцать лет, пока не получили кооперативную квартиру, и это были очень, очень сложные условия. Достаточно сказать, что на 25 человек была одна уборная, в которой любил выпивать наш сосед Ваня, огромного роста грузчик. Дверь он не открывал, пока не выпивал свои пол-литра, и это была трагедия для всей квартиры. Другой сосед наш, однорукий Жора, любил, выпив, поколотить жену. Она, извините, в комбинашке регулярно врывалась к нам, а мы с женой должны были ее спасать.

Разумеется, мы с Таней и днем и ночью пропадали на «Союзмультфильме», он был нашим домом родным, огромной семьей в пятьсот человек. Атмосфера дружбы, братства всех нас объединяла. Современным людям, даже творческих профессий, это мало знакомо. Там у нас были и влюбленности, и женитьбы, и карнавалы, и похороны. Какие там были люди!

При этом почти все мультипликаторы в то время, и в Москве, и во всем СССР, чего уж говорить, использовали любой повод, чтобы выпить. Это было дело святое. Студия «Союзмультфильм» находится недалеко от метро «Новослободская». Там рядом был небольшой стадиончик и стеклянный павильон кафе, где стоял такой автомат редкой модели, куда можно было бросить купленный на кассе жетон, и он наливал тебе стаканчик вина. Это называлось «метнуть диск». Наши мужчины, прежде всего, конечно, именно они, начинали свой день с похода к автомату. «Метали диск», а уже потом, разогревшись, тепленькие, садились за работу.

Когда я окончил ВГИК в 51 году, меня и Винокурова, с которым мы вместе учились, Лев Константинович Атаманов пригласил к себе художниками-постановщиками. Для меня эти первые десять лет были самыми счастливыми годами работы на «Союзмультфильме». Удивительная была пора. Сколько мы просидели, занимаясь подборкой материалов для эскизов, в Ленинской публичной библиотеке, в театральной библиотеке, куда я потом передал много своих раскадровок. Мы делали мультфильмы, одновременно работали на «Диафильме». Ездили по всей стране на фестивали, путешествовали. Когда снимали «Снежную королеву», в Копенгаген, конечно, податься не могли. Но мы нашли всю нужную натуру в Риге, Таллине и Тарту и прекрасно проводили там время.

Чебурашка

В 1966 году Качанов пригласил меня к себе, и так я попал в кукольную мультипликацию. Первая наша работа, «Потерялась внучка», вышла очень симпатичная. После этого была «Варежка», я считаю — лучший фильм, который мы создали вместе.

Фото: Сергей Мелихов / МОСЛЕНТА
Изготовленные в мастерских «Союзмультфильма» копии кукол героев Шварцмана на полке в его кабинете.

А потом пошло-поехало, начался «Крокодил Гена и его друзья». Удивительная история связана с тем, как эта книга Успенского вообще попала на «Союзмультфильм». Мой режиссер, Роман Качанов, хотел заручиться покровительством зятя Хрущева, Алексея Аджубея. И придумал такой ход: попросил его написать нам сценарий. Аджубей тогда работал главным редактором «Комсомольской правды», бывал во многих странах, в Африку часто ездил, и в 1969-м написал нам сценарий, «Соперники», по-моему, не очень удачный. О футболистах-африканцах и каких-то чудищах.

Мы начали делать этот фильм, Аджубей стал заходить на студию, и Качанов добился своего — зять Хрущова начал приглашать его в гости. А у Аджубея было двое маленьких сыновей. И как-то в гостях Качанов увидел, что они увлеченно читают книжку. Это был «Крокодил Гена и его друзья» Успенского. На следующий день он купил в магазине такую же книжку, принес ее на «Союзмультфильм» и сказал: «Все, делаем по ней фильм».

Крокодил у меня получился довольно быстро. В сценарии было написано: «Крокодил работал в зоопарке крокодилом. И когда кончался рабочий день и звонил звонок, он надевал свой пиджак, шляпу, брал трубку и уходил домой». Этого было достаточно, чтобы у меня сложился образ джентльмена с бабочкой и белой манишкой.

С Шапокляк тоже все вышло просто. Шапокляк — это, как известно, название складного цилиндра. Это XIX век, и отсюда пошло все остальное: черное строгое платье, жабо, белые кружевные манжеты, туфельки-лодочки на каблучках. Поскольку она — шкодливая такая бабка, я сделал ей длинный нос, розовенькие щечки и выдающийся подбородок. А седые волосы и пучок позаимствовал у тещи, у Таниной мамы.

Пять месяцев — подготовительный период на фильм, и половину всего этого времени я провозился с Чебурашкой. Глаза ему сразу сделал детские, удивленные, человеческие. Хоть и большие, но не «как у филина». У Успенского же в «предисловии, которое не обязательно читать», сказано: «Когда я был маленьким, мне родители подарили игрушку: пушистую, лохматую, маленькую. С большими глазами, как у филина. С круглой заячьей головой и маленьким хвостиком, как у медведя». Все. О больших ушах ни слова.

Начал я рисовать Чебурашке уши: сначала наверху, потом они постепенно стали сползать и увеличиваться. Ко мне регулярно приходил Качанов, я показывал наброски, мы их обсуждали, спорили, он выражал свои пожелания, я перерисовывал. Благодаря таким совместным усилиям и возник окончательный эскиз, он хранится у меня дома, подписан 1968 годом. На нем, правда, у Чебурашки еще есть медвежий хвостик, который потом сильно уменьшили. И ножки поначалу были подлиннее, но Норштейн посоветовал сделать их маленькими, как сейчас. После создания эскиза в цвете сделали чертеж, мастера-кукольники изготовили Чебурашку, и он зажил своей жизнью.

Чебурашка — мальчик, маленький ребенок, уютный и ласковый. За это его и полюбили. Я уже привык к тому, что он теперь периодически меняет цвет. Когда Чебурашка первый раз был талисманом нашей олимпийской команды, кажется, на играх в Афинах в 2004 году, наши спортсмены собрались на Красной площади, и я вручал им коричневого Чебурашку. Потом, к зимним Олимпийским играм в Турине он стал белым. Для визита в Пекин его перекрасили в красный цвет, а в Ванкувере в 2010-м он был уже синим.

Японцы полюбили Чебурашку, они называют его Чеби. Вы, наверное, знаете, вышло несколько новых серий по их сценариям, но с нашими персонажами. Их делал режиссер Макото Накамура, он приезжал в Москву и бывал у меня в гостях. Теперь он делает новую работу, и попросил меня нарисовать для него главного персонажа. Это любимая игрушка героини, маленькой девочки. Как и Чебурашка, «неизвестный науке зверь», и к тому же умеет становиться то большим, то маленьким. Я нарисовал этого персонажа, его назвали Черри. Японцы сделали куклу, все уже отсняли, двадцатиминутный фильм закончен, сейчас озвучивают. Когда доделают, привезут, мне покажут.

Попугай и Ильич

Был период, когда я одновременно работал и на рисованной, и на кукольной анимации. В 1976-м Уфимцев позвал маня на сериал «38 попугаев». И тут же меня снова пригласил Атаманов, по сценарию Григория Остера мы стали снимать «Котенка по имени Гав».

Тогда я все время делал наброски: и в метро, и в трамвае, и во дворе, и на бульваре. Очень любил рисовать маленьких детишек и животных. Всю жизнь ходил в зоопарк, рисовал с натуры — это было необходимо для создания персонажей. Но змей я терпеть не могу. И тем не менее, когда я начал создавать героев для «38 попугаев», пришлось постоянно рисовать удава с натуры. Этот персонаж никак не получался, вначале он был очень малоприятным. И только когда я вытянул ему морду, нарисовал нос, веснушки и сделал бровки домиком, он у меня зажил, стал мечтателем, философом.

А с попугаем для этого фильма история вышла еще интереснее. Вначале я нарисовал его таким же, как вы видели в фильме: в узорах, с хохолком, но еще и с длинным хвостом. Сделали куклу, и с ней стал работать Юра Норштейн, он был мультипликатором на первой серии. Кстати, это он придумал удаву жест: подпирать голову хвостом. Когда Юра взялся за попугая, он сказал: «Хвост мешает, надо убрать». Убрали, и сразу попугай стал шустрым, начал в кадре энергично расхаживать, у него появились ораторские жесты. Мы задумались: кто же это такой получился? Вначале решили, что это директор нашего кукольного объединения Боярский, он любил на собраниях выступать. А потом поняли, нет, бери выше — Ильич! И мы стали таким его делать и снимать, со всеми ленинскими повадками.

Фото: Сергей Мелихов / МОСЛЕНТА
Леониду Ароновичу Шварцману 94 года, 70 из них он прожил в Москве, 54 года проработал на «Союзмультфильме». Был художником-постановщиком и режиссером более, чем 30 мультфильмов. Единственная его награда — хрустальная звезда «Голливуд — детям», полученная в 1997 году в Нью-Йорке из рук сына Одри Хэпберн, Шона Хепберн Феррера.

Никаких вопросов со стороны цензуры по этому поводу не было. Я вообще помню всего пару случаев, когда мультфильм не выпускали, держали на полке: «Стеклянная гармоника»Андрея Хржановского 1968 года. И до этого Ланц Бредис сделал мультфильм про «план Маршалла», где Маршалл изображался как удав, а европейские страны — как кролики. Его тоже «закрыли». Других таких случаев не припомню.

Спасало то, что всерьез нас не воспринимали. В министерстве трепали по плечу и говорили: «Идите, играйте в свои куколки». Цензура у нас была только внутренняя. Отсюда и качество. Наши мультфильмы смотрели и любили не только по всему Советскому Союзу. Еще во времена железного занавеса Папа Римский Иоанн Павел II говорил, что воспитывать детей надо на советских мультфильмах, потому что они несут добро и учат только хорошему.